Полет аистов. Страница 7

— Произошел несчастный случай, когда я был еще маленьким. Я жил у няни, она занималась крашением тканей. Как-то раз один из бачков с кислотой упал, и его содержимое попало мне на руки. Больше мне нечего добавить. Все воспоминания стерлись от шока и боли.

Дюма продолжал рассматривать мои руки. Должно быть, он заметил мои увечья еще ночью, а теперь мог удовлетворить свое любопытство и разглядеть их во всех деталях. Я резко захлопнул дверцу машины. Дюма уставился на меня, затем добавил елейным голосом:

— Эти рубцы никак не связаны с тем несчастным случаем, что произошел с вашими родителями?

— Откуда вы знаете, что с моими родителями произошел несчастный случай?

— У Бёма весьма подробное досье.

Я рванул с места и покатил по набережной, даже не взглянув в зеркало заднего вида. Проехав несколько километров, я уже позабыл о несносных расспросах инспектора. В полной тишине я ехал по направлению к Лозанне.

Вскоре на залитом солнцем поле я заметил скопление черно-белых пятнышек. Постановил машину и подошел поближе, стараясь не шуметь. Посмотрел в бинокль и увидел аистов: это были именно они. Я приблизился к ним еще немного. В золотистом свете их нежное оперение напоминало бархат. Блестящий, плотный, шелковистый. По натуре я не большой любитель животных, но эти птицы, поглядывавшие в мою сторону с видом оскорбленных аристократов, действительно вызывали особенные чувства.

Здесь, в полях Вейсембаха, мне вспомнился Бём. Он выглядел таким счастливым, когда показывал мне свой маленький мир. Невысокий и широкоплечий, он стремительно несся сквозь густые посевы прямо к своему питомнику. Несмотря на полноту, двигался он с необычайной легкостью и гибкостью. В рубашке с короткими рукавами, полотняных брюках и с биноклем на шее он напоминал полковника в отставке, планирующего очередной маневр против воображаемого противника. Войдя внутрь вольера, Бём заговорил с птицами тихим голосом, полным нежности. Однако сначала птицы все же разбежались, бросая на нас пугливые взгляды.

Потом Бём подошел к гнезду, построенному в метре от земли. Это был венок из веток и земли, больше метра в диаметре, ровный, плоский и аккуратный внутри. Аистиха неохотно снялась с места, и Бём показал мне птенцов, сидящих в центре гнезда: «Шесть малышей, можете себе представить?» Маленькие аистята были покрыты сероватыми, отливающими зеленым перышками. Они таращили и без того круглые глаза и прижимались друг к другу. Внезапно я ощутил странную атмосферу теплоты, как у домашнего очага. Мягкий вечерний свет придавал этой сцене необъяснимую значительность. Внезапно Бём шепнул мне: «Трогательно, правда?» Я посмотрел ему прямо в глаза и согласно кивнул в ответ.

На следующий день утром Бём передал мне толстую папку со сведениями о тех, с кем мне предстояло связаться, а также карты и фотографии, и когда мы поднимались по лестнице из его кабинета, швейцарец остановил меня и сурово произнес: «Думаю, вы хорошо меня поняли, Луи. Это дело для меня необычайно важно. Непременно нужно отыскать моих аистов и разобраться в том, почему они исчезают. Это вопрос жизни и смерти!» На плохо освещенной лестнице я с трудом мог разглядеть лицо Бёма, но его выражение привело меня в ужас. Передо мной была белая маска, совершенно застывшая, словно готовая потрескаться. Мне стало ясно, что Бём чего-то смертельно боится.

Вдалеке птицы неспешно поднимались в воздух. Я проследил, как они медленно летели, рассекая светлое утреннее небо. С улыбкой на губах я пожелал им счастливого пути и отправился дальше.

На вокзале в Лозанне я очутился в половине первого. Скоростной экспресс до Парижа отправлялся через двадцать минут. Я нашел телефонную кабину в вестибюле вокзала и набрал свой номер, чтобы прослушать автоответчик. Мне звонил Ульрих Вагнер, немецкий биолог, с которым я встретился около месяца назад, готовясь на время стать орнитологом. Ульрих и его команда собирались следить за миграциями аистов через спутники. Они снабдили двадцать птиц миниатюрными японскими радиопередатчиками и таким образом теперь могли каждый день с высокой точностью определить их местонахождение с помощью поисковой системы «Аргус». Они предложили мне ознакомиться с полученными данными. Таким образом, они могли бы оказать мне неоценимую помощь, избавив от необходимости выискивать едва различимые колечки на лапках птиц. Его сообщение звучало так: «Началось, Луи! Они улетают! Система работает безукоризненно. Перезвоните мне. Я продиктую вам номера аистов и сообщу их координаты. Удачи!»

Получалось, что эти птицы буквально преследовали меня. Я вышел из телефонной кабинки. Пассажиры целыми семьями сновали по перрону; их щеки пылали от возбуждения, а огромные дорожные сумки били их по ногам. Туристы с любопытным и благодушным видом неторопливо куда-то направлялись. Я внимательно посмотрел на часы и зашагал к стоянке такси. На сей раз мой путь лежал в аэропорт.

II

София. Схватка

6

Сев в Лозанне на самолет, доставивший меня в Вену, я взял напрокат машину и к вечеру прибыл в Братиславу.

Макс Бём говорил мне, что первым пунктом моего путешествия должен быть именно этот город. Аисты из Германии и Польши каждый год пролетают через этот район. Дальше я мог перемещаться так, как сочту нужным, отыскивать птиц и следовать за ними, руководствуясь указаниями Вагнера. Кроме всего прочего, у меня были имя и адрес словацкого орнитолога Жоро Грыбински, говорившего по-французски. Я вступал в область познания.

Братислава представляла собой большой серый и безликий город, расчерченный длинными улицами и глыбами домов на равные прямоугольники, между которыми сновали маленькие красные и пастельно-голубые машинки, выпускающие облака черного дыма и, судя по всему, задавшиеся целью отравить весь город. Ощущение удушья усиливалось от невыносимой жары. И все же я впитывал каждый новый образ, каждую деталь новой для меня обстановки. Смерть Бёма, утренние тревоги и страхи словно удалились от меня на расстояние нескольких световых лет.

В записях Макса Бёма значилось, что Жоро Грыбински работал таксистом на Центральном вокзале Братиславы. Я без труда нашел стоянку. Водители автомобилей «Шкода» и «Трабант» мне сообщили, что рабочий день Жоро заканчивается в семь вечера. Они посоветовали подождать его в маленьком кафе напротив вокзала. Я подошел к террасе, где за столиками теснились немецкие туристы и хорошенькие секретарши. Заказав чашку чаю, я попросил официанта предупредить меня, когда появится Жоро, потом продолжил рассматривать все, что попадало в поле моего зрения. Я наслаждался тем, как далеко сейчас от меня моя прежняя жизнь. В Париже я жил в просторной дорогой квартире на пятом этаже дома, расположенного в центре, на бульваре Распай. Из шести комнат, имевшихся в моем распоряжении, я пользовался только тремя: гостиной, спальней и кабинетом. Но я очень любил разгуливать по этим обширным помещениям, где царили пустота и безмолвие. Квартира была подарком моих приемных родителей — очередным проявлением их щедрости, значительно облегчавшим мне жизнь, но совершенно не вызывавшим благодарности. Я терпеть не мог обоих стариков.

В моих глазах они были просто безликими обывателям, которые заботились обо мне издалека. За двадцать пять лет они написали мне всего несколько писем и встречались со мной, если посчитать, раз пять, не больше. Они вели себя так, словно дали моим погибшим родителям некое обещание и теперь, соблюдая предосторожность, выполняют его, преподнося мне подарки и выписывая чеки. Уже давным-давно я не ждал от них ни малейшего проявления нежности. Я продолжал тратить их деньги, хотя и вычеркнул этих двоих из своей жизни, — впрочем, все же втайне испытывая горечь.

В последний раз я видел Бреслеров в 1982 году — в тот день, когда они вручили мне ключи от квартиры. Пожилая пара выглядела не самым лучшим образом. Нелли уже исполнилось пятьдесят. Маленькая и сухая, как черствая корка, она носила голубоватый парик и без конца сдавленно хихикала: ее смешки напоминали чириканье воробьев, запертых в тесной клетке. Она была пьяна с утра до вечера. Что касается Жоржа, он тоже имел отнюдь не блестящий вид. Бывший посол Французской Республики, друг Андре Жида и Валери Ларбо, отныне он, судя по всему, предпочитал находиться в компании серых журавлей, нежели в обществе своих современников. Впрочем, теперь он изъяснялся только односложными словами или покачивал головой.